На все ситуации себя заранее не настроишь. Сидишь на работе, слушаешь радио и понимаешь: в городе есть место, где другим нужна твоя помощь. Там опасно. Первая мысль – ну как же, я на работе. Не то. Вторая – жена не одобрит, у меня дети. Лучше, но не то. Дергаешься минут пять, потом вздыхаешь и идешь в аптеку за медикаментами. Добрые продавщицы делают всевозможные скидки, понимая куда и кому это. Помогают упаковать рюкзак, дарят пакеты. Пока едешь в метро, даешь себе обещание – донести только до пункта приема лекарств, потому что страшновато. У палатки – сутолока, крики. Никто ничего не знает. Выбегают две медсестры, с ящиками первой помощи и огромными бутылями с водой и раствором соды. То, что ты приволок, нужно там – и указывают вверх по улице, откуда идет черный дым и потоком идут люди. Медсестры немолодые и крохотные, тебе по грудь. Вздохнув, берешь бутыли и идешь за ними, надеясь, что через 100 метров будет точка назначения. Но они идут, останавливаясь только чтобы промыть глаза пострадавшим от газа и раздать увлажненные медицинские маски. Из-за двух горящих «Уралов» -струя воды, тушит, не водомет. Девушки разбирают брусчатку и передают по цепочке дальше по улице. Очень громко рвутся светошумовые гранаты, хлопают выстрелы – резиновыми. А вот это жесткие звуки – уже, наверное, не резиновыми. Но это далеко. И ты вроде как не дрейфишь, тащишь баллоны, помогаешь раздавать маски. Перебегаешь улицу, где летают камни, другую. Когда толпа бросается бежать, а это самый страшный момент, вспоминаешь походы на футбол и прячешь медсестер за машины. Они слушаются, удивляешься. Немножко тошнит от взрывов и газа, но в целом ах, какой орел-молодец, без каски и щита – донес до парка, раздал и остатки сдал в Дом Офицеров. "В восторге от себя..." То что, эти сестры снуют туда-сюда который день под обстрелом, не мешает втайне гордиться собой. Крутишься на митинге, вспоминаешь о работе и возвращаешься. Благо, метро работает.
На работе понимаешь, что становится хуже. Закрывают метро, город в пробках. Соседи по офису шутят: до дома 20км, пойду ночевать в центр. И идут. А ты не идешь. Потому что и так устал, облился потом, воняешь. Ждешь, что друг поздно ночью подвезет тебя к машине, оставленной у метро на окраине. И все это время гонишь мысль, что не идешь в центр только потому, что надежды мало. Сейчас их раздавят, убегающих будут добивать бандиты с белыми повязками на рукавах. А кого «спакуют» – тому 15 лет за беспорядки. Звонит жена, беспокоится. Подумав о семье, говоришь себе, - нет. Не только потому. А раз «не только» – едешь спокойно домой. Становится легче.
Утром понимаешь, что они выстояли. Есть убитые, половина площади потеряна, все сожжено. Но они не побежали, они спасали раненых от огня, они держались из последних сил.
Подъезды к центру контролируются бандитами, поговорив с теми, кто в центре снова не едешь, озаботившись сдачей крови для раненых. Потом узнаешь, что твой друг поехал. Набираешь средства защиты и едешь с женой, потому что она одного не отпускает. Город пуст. Оставляешь все в соборе на складе, снова звонишь в центр. Там прибыла подмога, все спокойно, иди домой.
На следующее утро уже очень противно «не ехать». Вызваниваешь безопасные подъезды, берешь медикаменты, средства защиты и едешь прямо туда. А навстречу потоком мужики несут на дверях раненых. Их много, и убитых много. Работают снайперы, крепкие профессионалы. Потому что много попаданий в глаза. Только не белке. Снайпер – это почти всегда смерть, ранит АК-74. И убивает тоже.
К вечеру понятно, что это победа. Но от этого не легче, - десятки убитых. Заманили в засаду и расстреляли. Измученные парни бежали вверх по улице со щитами и дубинками, средневековая пехота. Они были готовы драться с другими парнями со щитами и дубинками, невзирая на разницу в подготовке. Но те ушли, оставив подонков, умеющих хорошо стрелять. Пуля со стальным наконечником, выпущенная из СВД, пробивает и щит, и каску, и бронежилет лишая победу всякой радости. Но рефлексировать некогда, масса работы: перевозить медикаменты, сортировать их, собирать стеллажи, еда волонтерам. Возишь вещи из ожогового центра, карематы, спальники, и обсуждаешь доставку каких – то немыслимых курей из области, плюс ведро меда для раненых.
А потом панихида по Небесной сотне, молитва на площади. И остановившись понимаешь, как сильно душит этот комок в груди. Третий день подряд. Можно плакать – не легче. Можно думать, что злодеев накажут – не легче. Давит и все.
Ночью нет сна, днем нет покоя. Начинаешь думать – отчего так?
Первая мысль – потому что так отвратительны убийцы безоружных, стрелявшие в обе стороны. Да, но это не все.
Вторая – потому что это невыносимо, когда семнадцатилетний романтик убегает из дома, чтобы бороться за лучшее будущее, и его убивают ровно через два часа. Невыносимо смотреть на мать, невыносимо видеть кровь, текущую по асфальту из-под каски.
Невыносимо. Но и это не все - остается послевкусие, как после гадкого вина. День-другой подряд пробуешь его на язык, пытаясь распознать букет. Что-то угадывается, знакомое, но почти забытое. И тебе уже не 20 лет, чтобы получилось себя обмануть. Нужное слово – отречение, предательство.
Потому что ты спал под теплым одеялом, пока другие стояли под струями водометов, лазили за ранеными по водосточным трубам в горящие дома. Ты даже не стоял на коленях, и не просил всю ночь Небеса и безопасности для них. Помолился и заснул. Потому что был в безопасности, пока другие падали на брусчатку, отдавая жизни за тебя. Потому что их мамам и детям невозможно смотреть в глаза, сколько денег теперь не собери и сколько не ухаживай за ранеными.
Через две тысячи лет это выглядит именно так.
И, выйдя вон, плачешь горько. Не легче.
