Совсем недавно помолвленный, я искал хорошую книгу о браке. Помню, как наткнулся на одну, которую называли современной классикой, с этим запоминающимся вопросом на обложке: «Что если Бог создал брак, чтобы сделать нас святыми, а не счастливыми?».
Хм. Мне не понравилась такая постановка вопроса. Зачем противопоставлять святость и счастье? Конечно, это тизер «что если» на обложке. Тем не менее, мне это не показалось оправданным риском, даже если заголовок был направлен против распространенного идола нашего поколения.
Конечно, с одной стороны, я понимаю и допускаю, что у многих людей есть поверхностное определение счастья и ассоциации с ним. В той степени, в которой «счастье» означает переживание сиюминутных, поверхностных, основанных на комфорте, свободных от страданий, приятных чувств — и не требует нового рождения — тогда да, истинная святость, на Божьих условиях, будет часто (если не постоянно) противоречить такому «счастью». Однако я не готов уступить слово «счастье» таким тонким, поверхностным предположениям. Когда мы обращаемся к Писанию, мы находим не это. Мы также не находим святости в противоречии с истинным счастьем. На самом деле, эти два понятия тесно связаны друг с другом.
Странные представления о святости
Некоторые из нас, воспитанные в христианских семьях и духовных церквях, нуждаются в пересмотре своих представлений о святости после того, как приходят к истинной вере, будучи подростками или взрослыми. Оглядываясь назад и трезво оценивая ситуацию, можно сказать, что вина за это, скорее всего, лежит не на наших родителях или церкви (для многих из нас), а на нас самих: мы были мертвы в своих грехах (Ефесянам 2:1, 5), живы по плоти, но безжизненны по духу; нам нужно было родиться заново. И когда Бог оживил нас во Христе (Ефесянам 2:5), мы начали видеть нашего Творца и Его мир новыми глазами, а в конечном итоге и Его святость, и наше призвание быть святыми, как Он.
Вызов пробуждения к настоящей святости не уникален именно для нашего поколения. Триста лет назад молодой Джонатан Эдвардс (1703-1758) столкнулся с таким препятствием и с Божьей помощью нашел его преодолимым. Биограф Джордж Мардсен пишет о 16-летнем Эдвардсе:
Самодисциплина потерпела столько же неудач, сколько и успехов. Самоанализ также не обнадеживал. Еще в раннем детстве он возмущался бесконечной утомительностью нравоучений и наказаний со стороны родителей. Святость казалась ему «меланхоличной, угрюмой, кислой и неприятной вещью». Он не находил удовольствия в длительных церковных службах. У него все еще был бунтарский нрав. Он был гордым. У него был трудный и необщительный характер, и у него не было признаков доброты, свидетельствующих о благодати. Он боролся с сексуальными похотями, которые, несмотря на огромные усилия, он не мог полностью контролировать.
Здесь Марсден приводит мысли Эдвардса в подростковом возрасте (в кавычках), основываясь на признании, которое Эдвардс сделал позже в жизни, когда писал о «красоте святости»: «Мы с детства впитываем странные представления о святости, как будто это меланхоличная, угрюмая, кислая и неприятная вещь».
Эдвардс не одинок ни в своем поколении, ни в нашем. Многие из нас, в своем неверии, впитали «странные представления о святости», которые кажутся противоречащими счастью, каким бы тонко нарезанным и временным ни было наше представление о счастье. Родившись свыше, мы должны заново рассмотреть святость, начиная с Божьей святости, а затем с нашей.
Сама святость
Святость начинается с Бога. Он является ее эпицентром. Фактически, мы можем думать о святости как о прилагательном для самого Бога. Нам трудно будет найти лучшее место для ориентира, чем поразительный взгляд Исаии на Бога в Его святости в книге Исаии 6. В присутствии Бога мы слышим, как серафимы взывают друг к другу, приписывая Богу Его бесконечную ценность,
«Свят, свят, свят Господь Саваоф;
вся земля полна славы Его! » (Исаия 6:3)
Возможно, вы слышали, что святость Бога относится к Его инаковости или обособленности - Он отделен от Своих творений, их греха и их мира. Они обычны, а Он свят.
Инаковость действительно затрагивает важный аспект Божьей святости, но она не включает жизненно важное измерение того, что такое святость, как это видно из поклонения серафимов. Когда они говорят: «Свят, свят, свят», они не просто взывают: «Отдельно, отдельно, отдельно». Они взывают в поклонении; они восхваляют Бога как святого и восторгаются Им как святым. Они не бескорыстны. Он не только другой, но и благой. Серафимы увидели и восприняли бесконечную внутреннюю ценность и достоинство Бога и теперь в благоговейном поклонении восклицают: «Свят, свят, свят».
И прежде чем серафимы и искупленные люди увидели и восприняли это, сам Бог прекрасно видит и воспринимает свою собственную ценность и достоинство. Другими словами, Бог счастлив Сам в Себе. Он — благословенный, счастливый Бог (1-е Тимофею 1:11; 6:15). Эдвардс, отбросив свои прежние «странные представления», пришел к пониманию этого:
Божья святость - это Его должное, соответствующее и надлежащее отношение ко всему, и поэтому она заключается, главным образом, в Его бесконечном отношении или любви к Себе, поскольку Он бесконечно величайшее и превосходнейшее Существо.
В основе святости самого Бога лежит Его совершенное отношение или любовь к Себе, или счастье в Себе. Прежде чем Бог свят по отношению к своему творению, Он свят по отношению к Самому Себе — то есть Он прекрасно видит, воспринимает, наслаждается, любит и радуется собственным совершенствам как «бесконечно величайшее и превосходнейшее Существо». Далеко не всегда святость Бога находится в противоречии с Его собственным блаженством или счастьем, они неразрывно связаны. Святой Бог прежде всего счастлив в Себе Самом.
Сердце святости
А как же тогда «святость» в нас, Его творениях? Неизбежно, святость относится к нашей жизни в этом мире, к нашим словам, поступкам и к тому, соответствуют ли они ценности и достоинству Бога. Однако мы должны спросить, каково сердце, из которого исходят такие внешние проявления тварной святости? Сущность святости в искупленных людях — это сердце, которое уважает, любит и радуется Богу в соответствии с Его ценностью.
Процесс, который мы называем «освящением» (то есть, стать более святым, возрастать в святости), пишет Джон Пайпер, — это «действие, посредством которого мы приводим наши чувства, мысли и поступки в соответствие с ценностью Бога». Святость в нас, конечных Божьих созданиях, начинается с того, что мы действительно воспринимаем и должным образом ценим Божье превосходство и значение.
Таким образом, истинная святость не только дает величайшее счастье, но и счастье в Боге является сердцем святости. Как говорит Пайпер в другом месте: «Попробуйте объяснить святость без счастья, и вы потерпите неудачу. Суть святости — это счастье в Боге».
И святость не заканчивается и не задерживается в человеческой душе.
Святость с руками и ногами
Святость также должна жить в мире. Святость, которая имеет свою суть в наших сердцах, должна быть выражена и расширена в словах и действиях, которые доносят до других людей неслыханную и невидимую ценность Бога. Как счастье Бога в Себе «стало достоянием гласности» при создании видимого, слышимого, осязаемого мира, так и наше счастье в Нем Бог хочет «донести до гласности» в созданном Им мире через наши слышимые слова и видимые, плодотворные жизни.
Истинное счастье в Боге - это сердце истинной святости в нас. А подлинная святость в нас, душе и теле, начинается с душ, счастливых в Боге, что приводит к телесным словам и делам, которые соответствуют и свидетельствуют о Его ценности.
Счастливый и святой
Вернемся к слогану книги, который, казалось, противопоставлял святость счастью. Я хотел спросить: зачем превращать друзей во врагов? Зачем давать место этой древней схеме, согласно которой то, что Бог требует от своих созданий, неизбежно должно запятнать наше счастье?
В этом кроется ядро истины, которую мы вправе признать: Бог больше заботится о нашей святости, чем о «счастье», которое приходит от простых временных удобств. Если наше определение «счастья» взято из светского общества, как простое переживание сиюминутных, поверхностных, основанных на комфорте, свободных от страданий, приятных чувств, которые не требуют нового рождения, тогда да, Бог действительно больше заботится о нашей святости. Но я не готов отдать миру слово «счастье» без боя.
Когда мы видим истинное счастье как глубокую, плотную, продолжительную, укорененную в Боге радость в Боге - ослепительную в сиянии личности и дела Христа - мы обнаруживаем, что такое счастье, не имеющее ничего общего со святостью, является сердцем того, что значит быть святым. Это развеивает наши странные представления о святости как о меланхолии, унынии, кислом и неприятном. Придите, посмотрите на святость как на прекрасное, желанное и удивительное.
Истинная святость в мире начинается с истинного счастья в Боге. И те, кто по-настоящему счастлив в Нем, будут святы.
