Если честно, мне осень — не очень... Осень я недолюбливаю. Катясь к зимней беспросветности, она по инерции укорачивает мой день, проливается тоскливым мучительным дождиком, похожим на китайскую казнь, заставляет терять лицо: я утепляюсь головным убором, меняющим конфигурацию моего краниума, совершаю клоунские, не всегда удачные прыжки над лужами разной глубины. Отсыревшая обувь, набухшая влагой одежда действуют на меня угнетающе. Осенью, несмотря на покрытую голову, я и сам укорачиваюсь — втягиваю голову в шею, жалею, что не могу по-черепашьи упрятать ее еще глубже, под спасительный панцирь. Остеохондроз и осенняя хандра, в моем понимании, слова родственные. Хожу я осенью медленнее, осторожнее, будто по минному полю. Осенью мне не хватает солнца: его тепла, света, радушия. Серый свод над головою наводит на депрессивные и малодушные мысли о том, что все в этом мире когда-то кончается, и, в целом, бессмысленно. О том, что осень закончится, я в таком момент не думаю. Вообще я — человек лета.
И все же есть у осени свои озарения. Все лучшее в ней - на контрасте. Обильный урожай и опустевшие сады, хорошая езда по магистрали и невозможная грязь недавних летних сухих проселочных дорог. Когда солнце проглядывает сквозь пельменную облачность и подсвечивает уходящую в зимний анабиоз натуру, вспыхивают краски палитры гораздо более богатой, чем преобладавшая летом зеленая, пусть и разнообразных оттенков. В прохладную пору осени особо приятно забраться в уют угла, желательно рядом с батареей, и с подоконника наблюдать, как медленно за окном остывает лес, немеет земля, отдавая последнее накопленное тепло, как преображается праздничная долговечная зелень в минутной агонии увядания. Сидя на подоконнике в теплой комнате, так хорошо перечитывать хрестоматийного Пушкина.
Он не дожил до сорока, так и не вступил в эпоху медленного личностного угасания. Метафорически выражаясь, он захватил только самый радостный и теплый край своей личной осени. Не дожил до утраты иллюзий, упадка физических и творческих сил. Большая часть его творческой жизни пришлась на летний расцвет. Тем интереснее читать его строки об осени: «Унылая пора! Очей очарованье...», зазубренные когда-то в школе безо всякого смысла. Как обычному школьнику, при любящих папе и маме, оценить сравнение осени с нелюбимым ребенком! Сколько нравственного здоровья и житейского опыта необходимо, чтобы вырвать из толпы розовощеких сочувственным взглядом лицо, хватающегося за жизнь, за каждый вдох и выдох, забывшего свой вход, но ощущающего всем естеством приближающийся выход человека! Выход в иную жизнь! И соглашаешься с классиком, и ищешь в себе силы долюбить то, что по жестокосердию и малодушию без осознанной причины недолюбливал. И ищешь слова, способные согреть хотя бы одного человека в неумолимо остывающем воздухе осени... осени жизни.
Как-то раз, в разгар лета, я сидел рядом с моим почти ровесником. Мы оба уже на несколько лет пережили Пушкина. «Ты знаешь, ведь вот что обидно — самое главное, самое интересное с нами наверное уже произошло!» Сказал он это без особого сожаления, и возможно даже без особой уверенности, так - чтобы услышать мое мнение. Занятый мыслями о предстоящем отпуске, я что-то вяло возразил. Я надеялся на отпуск, надеялся найти в нем то, что Пушкин искал в осени — душевного спокойствия. Оно ему было необходимо для одной, важнейшей цели — творить, писать, выплескивать все то, что накопилось за стылую зиму, полную недежд весну, длинное, но, как обычно, мгновенно промчавшееся лето. Именно осенью Пушкину работалось особо хорошо.
Может и нам эта осень пойдет впрок, думаю я, сидя на своем подоконнике. Может и нас потом похвалят немногочисленные потомки за то, что мы набрались отваги и сказали в эту осень то, что так давно копилось и наконец нашло выход...
Впрочем тем, кому есть что сказать, и зима, и весна, и лето, и осень не очень большая помеха. Если, конечно, осень опять пришла на время, а не навсегда.
(Для медленного чтения на подоконнике, «Осень» А.С. Пушкина, избранное)
...Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой,
Красою тихою, блистающей смиренно.
Так нелюбимое дитя в семье родной
К себе меня влечет. Сказать вам откровенно,
Из годовых времен я рад лишь ей одной...
Как это объяснить? Мне нравится она,
Как, вероятно, вам чахоточная дева
Порою нравится. На смерть осуждена,
Бедняжка клонится без ропота, без гнева.
Улыбка на устах увянувших видна;
Могильной пропасти она не слышит зева;
Играет на лице еще багровый цвет.
Она жива еще сегодня, завтра нет.
Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса...
И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы легкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута — и стихи свободно потекут.
Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,
Но чу! — матросы вдруг кидаются, ползут
Вверх, вниз — и паруса надулись, ветра полны;
Громада двинулась и рассекает волны.
Плывет. Куда ж нам плыть?.
