Вспоминаю бабушку и дедушку. Жили они на хуторе. Это кусок поляны на берегу реки Оша. Их хутор, купленный в начале века у Спасской церкви в г. Таре, разорили в коллективизацию. Комиссары забрали не только землю, но и дома, куриц, телеги. Забрали фуфайки и сапоги. Забрали всё. Уже было согласные пойти в колхоз, деды от такой формы коллективизации пришли в ступор и наотрез отказались подчиниться добровольному насилию. Лишённые всего, они стали жить в землянках, а затем уже после войны срубили небольшие избушки.
Жители соседних деревень, знали их историю и звали хутор «непокорённый». Довелось и мне вдохнуть воздух свободы, гуляя по полям, собирая ягоды и грибы в лесах. А в реке в ту пору ещё водилась рыба. Помню, как бабушка молола зёрна пшеницы в ручной мельнице, и пекла потрясающий хлеб в русской печи. Доставая караваи из печи, она укладывала их на большой лавке, укрывала их домотканым полотенцем. Хлеб доходил.
Аромат заполнял избушку, вырывался наружу, дразня нас, и мы бежали в избу, чтобы испробовать хлеба, с пылу с жара. И дедушка, и бабушка очень трепетно, благоговейно относились к хлебу, и нашу ребяческую неряшливость наказывали строго. Уронить хлеб, или бросить было непозволительно, и наказывалось строго. Так было и в родительском доме. И крошки не позволялось упасть на пол. Не постигая умом причины такого благоговения, мы, однако воспринимали как данность такое бережное, благоговейное отношение к хлебу. Потом уже с возрастом пришло и понимание.
Теперь читая исповедь Д. С. Лихачёва, захотелось поделиться с вами его свидетельством.
«...Ели столярный клей. Варили его, добавляли пахучих специй и делали студень. Дедушке, (моему отцу), этот студень очень нравился. Столярный клей я достал в институте - восемь плиток. Одну плитку держал про запас; так мы её и не съели. Пока варили клей, запах был ужасающий.
...Директор Пушкинского Дома не спускался вниз. Его семья эвакуировалась, он переехал жить в институт и то и дело требовал к себе в кабинет то тарелку супа, то порцию каши. В коне концов он захворал желудком, расспрашивал у меня о признаках язвы и просил вызвать доктора. Доктор пришёл из университетской поликлиники, вошёл в комнату, где он лежал с раздутым животом, потянул носом отвратительный воздух в комнате и поморщился; уходя, доктор возмущался и бранился: голодающий врач был вызван к пережравшемуся директору!
…Матери умирали первыми, а ребёнок оставался один. Так умерла наша сослуживица по издательству – О.Г. Давидович. Она всё отдавала ребёнку. Её нашли мёртвой в своей комнате. Она лежала на постели. Ребёнок был с ней под одеялом, теребил мать за нос, пытаясь её «разбудить». А через несколько дней в комнату Давидович пришли её «богатые» родственники, чтобы взять… но не ребёнка, а несколько оставшихся от неё колец и брошек. Ребёнок умер позже в детском саду.
...У валявшихся на улице трупов обрезали мягкие части. Началось людоедство! Сперва трупы раздевали, потом обрезали до костей, мяса на них почти не было, обрезанные и голые трупы были страшны. Людоедство это нельзя осуждать огульно. По большей части оно не было сознательным. Тот, кто обрезал труп, - редко ел это мясо сам. Он либо продавал это мясо, обманывая покупателей, либо кормил им своих близких, чтобы сохранить им жизнь. Ведь самое важное в еде белки. Добыть эти белки было неоткуда. Когда умирает ребёнок и знаешь, что его может спасти только мясо, - отрежешь у трупа.
Но были и такие мерзавцы, которые убивали людей, чтобы добыть их мясо для продажи. В огромном красном доме бывшего Человеколюбивого общества (угол Зелениной и Гейслеровского) обнаружили следующее. Кто-то якобы торговал картошкой. Покупателю предлагали заглянуть под диван, где лежала картошка, и, когда он наклонялся, следовал удар топором в затылок. Преступление было обнаружено каким-то покупателем, который заметил на полу несмытую кровь. Были найдены кости многих людей».
Читаю. Стынет кровь. Сегодня несколько миллионов человек умерли. От пуль. От бомб. От голода.
Помолимся.
«Господи! У нас на лицах стыд – у царей наших, у князей наших и у отцов наших, потому что мы согрешили пред Тобою. А у Господа, Бога нашего, милосердие и прощение, ибо мы возмутились против Него. … Приклони, Боже мой, ухо Твое и услышь, открой очи Твои и воззри на опустошения наши и на город, на котором наречено имя Твое; ибо мы повергаем моления наши пред Тобою, уповая не на праведность нашу, но на Твое великое милосердие. Господи, услышь! Господи, прости! Господи! Внемли и соверши, не умедли ради Тебя Самого, Боже мой, ибо Твое имя наречено на городе Твоем и на народе Твоем». Дан.9:8,9,18,19.
